У друидов принято не так уж и часто прибегать к кровавым жертвоприношениям. В конце концов, на дворе не дохристианская эпоха, когда жрецов почитали и прислушивались к советам оных, а даже наоборот. Сейчас такое время, когда человека, который с тихим хрустом сворачивает у подножия древнего идола шею белой крупной крысе, как минимум одарят множеством осуждающих взглядов. Но Мунго было всё равно. Мунго делал то, чему его учили с детства, а именно – становился частью слаженного природного механизма, не желая самонадеянно вырваться из этого якобы порочного круга.
Сегодня его закрыли бы в психиатрическую клинику. Шестьсот лет назад – сожгли бы на костре. Убийство крохотного создания, коему отведён наибольший срок в пару лет, в конце которого оно умрёт из-за постепенно отключающихся органов, здесь, в этом времени, считалось преступлением более страшным, чем ложь и предательство. Смешно. Иногда Мунго хотелось утробно зарычать от закипающей злости при взгляде на искрящееся от золота и роскоши внутреннее убранство церквей, в то время как у друидов храмом был лес, потолком им служило небо, а дорогостоящие мраморные полы великолепно замещала сочная ароматная трава. И только за это их могли счесть странными. Ненормальными. Психопатами. Что же, пускай, может, другие члены культа к этому и не привыкли, зато Макбетам отторжение со стороны общества не было чуждо никогда. Равно, как и прекрасно уживающееся с этим явлением любопытство со стороны простых обывателей.
Сегодня Мунго пришлось задержаться на скотобойне, не то что бы он был трудоголиком, но оставлять некоторую работу незаконченной он не любил. В грядущую ночь луна взойдёт в полную фазу, это было идеальное время, чтобы совершить все необходимые манипуляции во имя своей веры, после чего с лёгкой душой отправиться домой.
С каждой новой смертью не происходило ничего ужасного, как казалось человечеству, просто замыкался очередной круг, заканчивался очередной цикл. Поэтому Муну было не страшно и совершенно не жаль, когда он, едва достигнув старого каменного изваяния древнего кумира, преклонил перед ним колено и, достав из кармана крысу, которая за неделю привыкла к большим веснушчатым рукам кормильца, свернул ей шею. Затем в ход пошёл перочинный швейцарский нож, им Мунго ловко вскрыл притихшему грызуну брюшко, выпуская на волю кровоточащие внутренности, и на грани человеческого слуха что-то зашипел в зияющую влажную рану. Крыса словно бы дёрнула лапками в последний раз, когда мужчина укладывал её на холодеющую землю, и окончательно замерла, готовая отдать своё тело на пропитание беспристрастному лесу. Макбету казалось, что он мог слышать, как идол удовлетворённо выдохнул, а деревья над головой благодарно зашелестели, даря своему смертному почитателю исполинского роста спокойствие в душе, которая всегда металась из стороны в сторону, как изнывающий от скуки зверь. Мун прикрыл глаза, растягивая губы в улыбке, пока поднимался, но блаженно-радостное выражение слетело с лица, когда мужчина прямо-таки нутром ощутил на себе чей-то взгляд. Внимательный и настолько пристальный, что это отзывалось неприязненным покалыванием между лопаток.
– Я чем-то могу помочь? – вскинув рыжую бровь, поинтересовался Мунго, чуть повернув голову туда, откуда, как ему казалось, велась слежка. Мир вокруг словно бы затих, отсекая течение лесной жизни от биения горячей животной крови в прытком теле. Инородном теле. Нечто подобное Мунго чувствует, когда выслеживает добычу на охоте, пока та беззаботно следует по звериным тропкам и не подозревает о том, что её уже заметили и взяли на мушку.
– Лучше бы тебе не прятаться, правда. Я же не чудовище какое-то. Не так ли? – Мунго, наконец, обернулся, подставляя расслабленное, даже несколько уставшее лицо под сумеречные, мёртвые лучи солнца, чей красный горб уже скрылся за громадой горизонта. Ночь вступает в свои права, примеряя к лесу совершенно новые краски, заставляя его жителей жить по-другому. В том числе и своих внезапных гостей. Мун знает, как себя вести в ночном лесу, но знает ли это тот, кто себя выдал слишком глубоким вздохом и хрустнувшей под ногами веткой?